Неточные совпадения
И особенно таинственно
показал желтый лист
рукописи, озаглавленной...
— Я ее лечу. Мне кажется, я ее — знаю. Да. Лечу. Вот — написал работу: «Социальные причины истерии у женщин».
Показывал Форелю, хвалит, предлагает издать,
рукопись переведена одним товарищем на немецкий. А мне издавать — не хочется. Ну, издам, семь или семьдесят человек прочитают, а — дальше что? Лечить тоже не хочется.
Я послал ему всю мою
рукопись, прося секрета, потому что я не
показывал еще ее никому, и в особенности Татьяне Павловне.
Если я был счастлив когда-нибудь, то это даже и не во время первых упоительных минут моего успеха, а тогда, когда еще я не читал и не
показывал никому моей
рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился с моей фантазией, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим.
Миртов засмеялся,
показав беззубый рот, потом обнял юнкера и повел его к двери. — Не забывайте меня. Заходите всегда, когда свободны. А я на этих днях постараюсь устроить вашу
рукопись в «Московский ручей», в «Вечерние досуги», в «Русский цветник» (хотя он чуточку слишком консервативен) или еще в какое-нибудь издание. А о результате я вас уведомлю открыткой. Ну, прощайте. Вперед без страха и сомненья!
Когда ему за утренним чаем А.М. Пазухин, вошедший с
рукописью в руках и газетой «Жизнь», подал заметку о безграмотной редакции, Н.И. Пастухов, уже заранее прочитавший газету,
показал ему кукиш и сказал...
Генерал отпустил Ф.Б. Миллера, узнав, что он не видел
рукописи, и напустился на автора.
Показал ему читанные им на вечеринке стихи, а главное, набросился на подпись...
Книгохранилище замка Дукс, в Богемии. Темный, мрачный покой. Вечный сон нескольких тысяч книг. Единственное огромное кресло с перекинутым через него дорожным плащом. Две свечи по сторонам настольного Ариоста зажжены только для того, чтобы
показать — во всей огромности — мрак. Красный, в ледяной пустыне, островок камина. Не осветить и не согреть. На полу, в дальнедорожном разгроме:
рукописи, письма, отрепья. Чемодан, извергнув, ждет.
И сам же
показывает мне
рукопись фраз той стриженой панночки или мамзели, и под ними красными чернилами обозначения: под одной стоит: «Матфея XIII, 22», а под другой: «Иакова II, б».